* * *

Боль превращая в свет, свет обращая в тьму, 

Спрашивал – разве смерть хуже, чем жизнь в плену? 

Серых могил ряды, листья кружатся вдоль, 

Свет обращая в тьму, тьму обращая в боль. 

Чуть не сказал – «в любовь» – нет, не произнести;

Крутятся без конца ржавые лопасти, 

Чтобы, как дым в глаза – больше спасенья нет –

Тьма обращалась в боль и становилась – свет.

* * *

неуместно себя казнить 

унывать или ликовать 

в лапах похоти и возни

гробом именовать кровать 

день не есть или ночь не спать 

мало слушать и меньше петь 

начинать и бросать опять

и отныне не браться впредь

как приду я к тебе сейчас 

как скажу что я тоже здесь

что до боли мне жалко нас

что я тоже порезан весь  

но для этого слишком цел

беден сердцем и глуп лицом

для того что нас ждёт в конце 

и последует за концом

2023

Песня

До чего ты громкое, сердце моё чёрное, 

До чего живучее, липкое, тяжёлое, 

Как тебе там, чëрному, бьётся и не колется, 

Нас прохожий издали заметит – посторонится. 

Сердце моё чёрное, лаково-блестящее, 

Словно деревянное, а не настоящее, 

Бьешься, злишься, маешься, врёшь, не отмываешься,

Всё никак не трескаешься, не переполняешься. 

Сердце моё чёрное, кожа твоя белая, 

Тем одним спасённая, что в него не верила –

В сердце моё чёрное, плотно в тело вбитое, 

Памятью обросшее, как плита гранитная. 

Сердце твоё чистое, цвета снега первого, 

Верило и помнило сердце цвета белого, 

Будто настоящего, будто бы кристального –

Сердце моë чистое, верящее заново.

* * *

Играл Высоцкий с телефона,

Вован стирал в ведре пальто,

И Даня на матрасе сонно

Бурчал, что всё вокруг – не то, 

И я с ним в этом был согласен, 

И снился мне девятый класс,

Где интервью давал мне ясень

И небо звезды жгло для нас. 

С утра был дождь, а после – слякоть, 

Ещё – советское кино, 

В подъезде лампочка, как память,

Перегорела – и темно,

И пахнут армией подушки, 

Мы засыпаем, пригубя, 

И вижу я во сне всю ту же

Аллею, улицу, тебя.

2024



* * *

Чтоб не помнить, как пальцы зябли,

чтоб вибрировала листва,

и на шее петлю ослабил

тот, кого злоречивым звал,

не царапать чтоб мёртвые двери, 

в тёплом сердце не видеть лесть,

я поверил, что ты мне веришь, 

ты мне веришь, и раз уж здесь

больше суток мне быть заключенным –

на земле – я спою ещё раз

под гитару, от времени черную, 

цвет твоих золотистых глаз –

из моих кипяток пусть льется –

посмотри, сколько в них огней –

как в той песне о том, что солнце –

ты смеешься! – горит во мне. 

Ты запомни меня такого, 

фотоплёнкой своей пригвозди:

почему-то идущего впереди, 

улыбающегося, живого –

это только сейчас есть радость

по карнизам чертей гонять, 

больно будет, – сказали, – падать, 

а мне кажется – не взлетать,

раз уж зрелищ побольше, чем хлеба;

Петергофского вдоль шоссе,

в брюках, выкравших цвет у неба, 

как по взлётной иду полосе.

* * *

Рябина ревнует меня к тебе, 

Поэтому видишь её везде

Оранжевой, красной, в колючих листьях, 

В московском парке, в последних числах 

Прохладного августа, я вот-вот

Отправлюсь бегать в строю весь год, 

Стрелять по плавающим облакам, 

А, может, я их приберу к рукам, 

С собой привезу в плечевом кармашке, 

И гад-старшина меня спросит дважды: 

«Какие ещё, мать твою, рябины? 

Пиши о дроздах, небесах и глине». 

Я сам не знаю, зачем пишу, 

И что в действительности ношу 

Под флагом в том плечевом кармашке. 

Наверное, фантики и бумажки.

2021

* * *

Встреть меня походкой лёгкой, двадцать пятый год, 

хмурым утром на морозе с двух глотков трясёт, 

в дымных комнатах ждут гостя жители квартир,

где гвоздями приколочен к стенам русский мир,

первая струна порвется – будет самогон,

наш базар опять напомнит колокольный звон,

до вокзала проводи меня, чтоб ещё раз

я тебя поцеловал загробным блеском глаз,

как идёт к твоим глазам моих кошачья медь,

«дочь трактирщика» не скажешь – лютеранка ведь,

скоро милого узнаешь по шевронам, мне

быть солдатом убиенным на другой войне,

разорваться на осколки взглядов и цитат

внутренних переселенцев дочек и ребят, 

пусть вон тот пацан на улице вопит свежо

про Корею, где ещё всё так же хорошо, 

скоро нас жара накроет самым долгим днём,

мы в грядущее по красному ковру пойдём, 

рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, петли и карниз –

для тебя хоть чей-то кореш, хоть имажинист, 

как тревожной нашей молодости месит снег

твоя толстая подошва, ненаглядный век, 

в Петербурге будут чтения, восторг актрис,

у кого тут есть родина – отзовись

* * *

слушая немоту больничного потолка

забываешь звучание голоса, но пока

ещё помнишь вечер, оранжевый свет зеркал,

ты, наверное, не до конца пропал

был бы это труд – мы бы были куда роднее

друг другу, взгляд бы чаще терялся в небе,

чем в земле, и от этого голова

не кружилась бы, поднятая едва

среди серых лиц, обтёсанных мокрым ветром,

ни солдатом быть не хочется, ни поэтом,

хотя вес автомата, тем более – двадцати

не сравнить с пером и скрипом его пути

2022

* * *

Десяти, может, отроду лет,

Вопреки всяким там автоботам, 

Мне понравилось слово «поэт» –

Будто это из комиксов что-то:

Горы, Африка, питерский смог. 

Можно было бы делать игрушки:

Человек – как «паук», только – Блок, 

Гумилёв, Рыжий, Лермонтов, Пушкин. 

С вами весело было играть. 

Вы красивыми, храбрыми были. 

Вы красиво могли умирать, 

Больше жизни кого-то любили, 

И, какая бы жизнь ни была, 

Мне она – вопреки опозданью –

Ничего, кроме вас, не дала. 

И смешон своему же сознанью

Больше, чем посторонним глазам, 

Я, в пустую квартиру пришедший, 

Вслух бубнящий – почти сумасшедший –

«Бум, пиф-паф, ты-ды-дыщ, та-ра-рам...»