В начале XIX века на смену Эпохе Просвещения с её духом свободомыслия и рационализма пришёл романтизм, который обратился к чувствам человека. На этом фоне в славянских странах произошёл процесс роста национального самосознания, который подпитывался националистическими чувствами. В рамках этого процесса формирующие нации начали доставать из запылившегося шкафа собственную культуру и историю, чтобы найти и утвердить своё место на политической арене, показать собственную значимость, легитимность.

Проблема же заключалась в том, что большинство славянских стран находилось в составе государств, где у власти были представители других национальностей – турки или немцы. Под их властью культура славянских народов чахла, однако представители зарождавшейся славянской интеллигенции, впитав достижения западной цивилизации, могли вознести свою народную культуру на новый уровень.

Россия была единственной славянской страной, которая обладала на этом фоне независимостью (доказательство чему – карта Европы 1815-го года, на которой практически нет независимых славянских стран), что определило её особое положение в данной ситуации, но об этом будет подробнее сказано позже. Со стороны Западной Европы на Россию, конечно, оказывалось немалое культурное влияние. В первую очередь, со стороны Франции и Германии. Однако, как и в случае зарубежных славян, беря за основу западные идеи, русские мыслители развивали именно отечественную культуру.

Карта Европы 1815 г.

Местом зарождения «романтического национализма» стала Чехия, находившаяся в составе владений династии Габсбургов. Стараниями отцов чешского национального возрождения (или, как их ещё называли, «чешских будителей») зажглось пламя, распространившееся на другие славянские земли.

Не зря авторитет таких фигур как Йозеф Добровский, Павел Йозеф Шафарик, Франтишек Палацкий и др. был столь высок, что: а) с ними имели контакты представители национальной интеллигенции из многих уголков славянского мира; б) на них ориентировались, к ним прислушивались в разных вопросах; в) их работы переводили на другие языки.

Всё это было актуально и для России, где под влиянием вышеупомянутых лиц развивалось увлечение историей, появились научно-просветительские кружки, где работы «чешских будителей» переводились и издавались на русском языке, а многие представители русской интеллигенции состояли с ними в переписке. В этом ключе можно вспомнить контакты московского историка-славянофила Михаила Петровича Погодина и представителя «чешского возрождения» историка Вацлава Ганки, которого русский коллега снабжал русскоязычными книгами и источниками по славянской истории («Я буду рад, если смогу сделать для вас что-либо приятное в этом и во всяком другом случае», – писал М. П. Погодин в письме от 4 декабря 1835 года).[1]

Более того, события, происходившие в зарубежных славянских землях, удачно резонировали с тем, что происходило в русском обществе. Однако, если малые славянские народы пытались сконструировать заново собственную идентичность, находясь под властью инородцев, то в России этот процесс приобрёл немного иной характер. Русским не надо было бороться за выживание собственной культуры под натиском иноземцев, но нужно было понять, что есть «русская культура» в принципе, особенно на фоне разгула «галломании» и активного распространения идей немецких мыслителей.

«Славяне на исконной родине», Альфонс Муха, 1912 г.

В Россию романтизм принёс идею постоянного внутреннего развития какого-либо явления и понятие «народность», которое охватывало не только литературу и искусство, но и этнографические особенности. При этом, если национализм малых славянских народов зачастую замыкался на них самих, на собственной культуре и истории, то русский романтический национализм имел определённые панславистские коннотации.

Современный отечественный исследователь Ольга Вячеславовна Павленко в своей книге «Панславизм. Реальный и воображаемый» выделяет следующие направления в истории панславизма: а) истинный панславизм, б) австрославизм, в) мнимый панславизм, г) российское славянофильство, д) имперский панславизм.[2]

По описанию историка, события развивались следующим образом. В первой половине XIX века под влиянием движения пангерманизма, словацкий поэт Ян Коллар начал выступать за объединение славян, поставив во главу угла принцип «разнообразия в гармонии». То есть не допускалась унификация, наоборот, необходимо было сохранить самобытность каждого народа. По этой же причине проект был обречён на провал.

Однако данный импульс был позитивно встречен в других славянских землях, в том числе и в России, к которой представители малых славянских народов относились положительно. Всё-таки статус одной из ведущих европейских держав был важен. В самой России, как уже отмечалось ранее, начало формироваться славянофильское движение. Его участники интересовались в первую очередь собственной историей, культурой, политикой. Но нашлось в интересах русской славянофильской интеллигенции и место для панславизма, который дополнил картину мира московских интеллектуалов. 

Размышляя в духе романтической консервативной парадигмы, они видели православную Россию страной духовной, в отличие от Европы, которая утратила веру и духовное начало. Зарубежные славяне в этой картине мира заняли достаточно интересное место. Будучи народами родственными в единокровном, культурном и, зачастую, религиозном плане, они стали мыслиться в роли славянского «Другого», благодаря которому русские могли понять «Себя».

Так родился миф о том, что стоит России протянуть руку, – зарубежные «угнетённые славяне» сами пойдут к ней навстречу. И, конечно же, нельзя забывать об идее «славянской взаимности», которая оказывала сильное влияние на последующее развитие панславизма. При этом, по мысли русских славянофилов, объединение славян могло произойти только под властью России, а русский язык и культура должны были стать цементирующей основой нового политического образования.

В этом плане любопытно привести мнение современного отечественного исследователя А. А. Тесли о взглядах одного из основных идеологов русского панславизма М. П. Погодина:

По результатам путешествия (по славянским странам в 1839 году – прим. К. Ю.) Погодин постарается перевести свои наблюдения в практическую плоскость, отправив докладную записку С. С. Уварову (на тот момент он занимал пост Министра народного просвещения в Российской Империи – прим. К. Ю.). В ней он формулирует ту позицию, которая во многом останется неизменной вплоть до конца его дней, предлагая долгосрочную программу, нацеленную на распад Австрийской империи (распад Османской империи представляется ему делом, принципиально решённым и потому оставляемым без обсуждения – как вопрос уже практической политики).[3]

Зарубежные славяне, радевшие о собственной независимости, от таких идей были явно не в восторге.

Однако, всё вышеописанное – плод труда интеллектуалов из разных уголков Европы, судьбы мира определяли не они, как минимум, на тот момент. Австрийские власти не выражали особого интереса к панславизму, пытаясь удержать разные концы габсбургских владений в повиновении. Российские власти тоже не до конца понимали, что им делать с насильно вручённым в руки подарком.

С одной стороны, гонений славянофилы не испытывали и даже больше: отдельные проекты могли получать государственное финансирование. Но, в случае необходимости, администрация могла и закрутить гайки, как это произошло во второй половине 40-х гг. XIX века, когда из-за улучшения русско-австрийских отношений начали сворачивать курсы по изучению культуры и истории австрийских славян в российских университетах, чтобы не раздражать «уважаемых партнёров».

«Апофеоз славян», Альфонс Муха, 1926 г.

«Токсичные» идеи русских славянофилов вкупе с «абьюзивными» действиями русских властей в ходе подавления «весны народов» 1848-1849 гг. во владениях Габсбургов, – всё это оттолкнуло австрийских славян от нашей страны. Безусловно, контакты и связи не были нарушены, но постепенно славяне в державе Габсбургов начали задумываться об объединении, ограничиваясь лишь австрийскими владениями. Так появился австрославизм.

В борьбе с пангерманизмом и мадьяризмом (венгерским национализмом) чехи стремились организовать славянское большинство в парламенте, став третьей силой. Более того, им принадлежал проект федерализации австрийских владений, который подразумевал предоставление автономии национальным окраинам. Однако, объединить разношёрстных славян в рамках одного движения не получалось, поэтому славянское большинство в парламенте так и не было реализовано.

Видя слабость славянского движения, австрийские власти не спешили принимать его мнение в расчёт. Более того, у славян не было особых связей «во власти», существовали определённые предубеждения в их отношении со стороны австрийцев. У данной ситуации был ещё один любопытный нюанс: ещё в 40-е гг. XIX века среди австрийских немцев и венгров распространился миф о том, что славяне имеют цель объединиться с Россией и снести на своём пути всё, а прежде всего –Австрию.

Любопытно, что уже в следующем десятилетии этот миф стал достоянием Запада, что сделало панславизм врагом либерально-демократических ценностей и т. д. Эту ситуацию О. В. Павленко и назвала «мнимый панславизм». Исходя из всего вышеперечисленного, в 1867 году Габсбургские владения были преобразованы в двуединую монархию Австро-Венгрию, где славяне были поделены между двумя правящими народами.

И это всё несмотря на показную лояльность австрославистов по отношению к Габсбургам, под знамёнами которых они были готовы сражаться не только с угрозами, исходившими от недругов с Запада, но и с дружественной им Россией.

Кстати, а что происходило в России? Мы закончили на том, что в 40-е гг. XIX века на фоне потепления русско-австрийских отношений поддержка панславизма со стороны русской администрации уменьшилась. Но мир не стоял на месте, в 50-е гг. произошла Крымская война, в ходе которой Австрия не оказала той поддержки своим русским союзникам, на которую рассчитывали в Санкт-Петербурге.

Крымская война стала во многом судьбоносным событием для нашей страны, ведь после неё начались масштабные реформы, которые коснулись разных сфер жизни. Для русской же славистики она произвела эффект пробки, вылетевшей из бутылки, ведь ограничения на изучение культуры и истории зарубежных славян были сняты.

Примечательно, что в этот период государство начало оказывать более широкую поддержку панславистски и славянофильски настроенным кругам. Это стало очевидно и в ходе Славянского съезда 1867-го года, который стал для России моментом демонстрации своих панславсистких интенций: иностранных гостей в Царском селе принимал сам император Александр II.

При этом, идея объединения славян под крылом России не сильно изменилась, хотя на определённые «уступки» русские панслависты были готовы пойти. Именно эту смесь «мягкой силы» и активной экспансии Российских интересов в славянские страны О. В. Павленко назвала «имперским панславизмом».

На этом фоне нельзя не вспомнить тот факт, что в 1862-м году на памятнике «Тысячелетие России» присутствовали персоналии не только из русской истории, но и славянской. Так, например, там есть Кирилл и Мефодий – братья из Солуни, которые создали начальный пласт славянской культуры и первый славянский же алфавит – глаголицу.

Их почитали как католики, так и православные, что делало Славянских Апостолов, как их ещё называли, фигурами общеславянскими, компромиссными. И Россия стала одним из крупнейших центров изучения кирилло-мефодиевского наследия, а их образ использовался в пропаганде среди зарубежных славян, особенно активно на Балканах, где проживали православные сербы и болгары.

Кирилл и Мефодий на памятнике «Тысячелетие России», Великий Новгород

Таким образом, панславизм зародился в среде угнетённых славян Австрии в начале XIX века как ответ на политические вызовы пангерманизма и мадьяризма. Однако попытки противостоять немцам и венграм самостоятельно посредством закона не увенчались успехом. Австрийские власти своим пренебрежением к огромной массе своего населения (общее совокупное число славян разных народностей во владениях Габсбургов превышало количество немцев, венгров, румын и т. д.) сами толкали славян в объятия России, которая после «пощёчины» в годы Крымской войны не сдерживала себя в восточноевропейской политике.

Погубив собственными руками австрославизм, австрийцы получили в ответ русский имперский панславизм, а также идеологическое противостояние на многих уровнях. В последующие годы цементирующая славянский мир роль России снижалась, особенно после Берлинского конгресса 1878-го года, когда стало понятно, что южных славян освободить полностью не удалось. Политическая ситуация менялась стремительно, необходимо было адаптироваться под неё.

Зачастую местный национализм для представителей малых славянских народов был важнее, но панславизм продолжал жить в разных формах, например, в культуре. Не зря в данной статье использованы картины чешского художника и убеждённого панслависта Альфонса Мухи из серии «Славянская эпопея», работа над которой затянулась из-за масштабных перемен – мировой войны и революций!

Также в те годы получил распространение «мессианский панславизм», ярким проявлением которого можно считать фразу русского писателя Ф. М. Достоевского: «России надолго достанется тоска и забота мирить их (славянские страны – прим К. Ю.), вразумлять их и даже, может быть, обнажать за них меч при случае»[4]. Громкие рассуждения писателя как ничто другое подтверждают мысль о том, что русский панславизм со своей манией объять сразу все славянские народы, изначально был утопичен.

Потому, удачно вписавшись в политические реалии середины XIX века, к концу столетия потребность в нём окончательно отпала. Не раз русский панславизм потом «доставали из могилы» в ходе двух мировых войн, аккуратно складывая по их завершении, как бы на всякий случай…